Александр Щелоков - Переворот [сборник]
Эргашев усмехнулся.
— Вы думаете, это так просто? Деньги могли быть получены не у нас.
— Понимаю, и все же…
— Хорошо, товарищ Суриков. Все, что вы просите, сделаем. Теперь скажите, что вас еще настораживает в нашем управлении внутренних дел?
— О том, что я приеду и буду здесь работать, знали только там. А вот подарок…
— Я тоже знал.
— Вас я исключаю.
— Спасибо, — улыбаясь, поблагодарил Эргашев.
— Мне в помощь выделили лейтенанта Вафадарова. Саде-ка Юсуфовича. Вы его знаете?
— Знаю. Человек честный, надежный.
— Странно, зачем тогда его ко мне приставили? Почему не своего человека?
Эргашев пожал плечами.
— По-моему, особой загадки нет. Пойдут у вас плохо дела, можно будет лишний раз и лейтенанта упрекнуть. Разве не так?
В гостиницу Суриков возвращался через тенистый парк мимо полувысохшего пруда, поверхность которого затягивала зеленая ряска. Он шел по тропинке вдоль берега и, когда до главной аллеи оставалось метров десять, из-за кустов ему навстречу вышел мужчина. Тощий, в грязном синем халате, которые носят обычно уборщицы и кладовщики, с лицом черным то ли от загара, то ли от того, что никогда не умывался, он казался артистом, загримированным для фильма о жизни трущоб в какой-то неизвестной развивающейся стране. Красными слезящимися глазами посмотрел на Сурикова и расплылся в улыбке, открыв бурые щербатые зубы.
— Не узнаешь, начальник? — спросил красноглазый, и в его словах не было даже тени акцента, присущего жителю Востока.
— Мы не встречались, — сухо ответил Суриков. Вступать в беседу с этим типом не было причин, тем более их пути раньше никогда не перекрещивались.
— Ну, хорошо, что не узнаешь, — сказал красноглазый. — Я тебя тоже не знаю. Видел бы раньше — не забыл. Сам понимаешь, пять лет строгого режима — всех своих начальничков наперечет. Верно?
— Не знаю, не сидел.
— Кому что дано. Один долго сидит, другой рано умирает.
— Пугаешь, что ли?
— Что ты, начальник! Я по делу.
Красноглазый стоял на тропе, преградив Сурикову дорогу. Тот, конечно, мог без всяких усилий освободить себе путь, отодвинув красноглазого без причинения ему ущерба и боли, но делать этого не стал. Шагах в десяти от них за колючей щеткой кустов толклись три дюжих парня в белых рубахах и в тюбетейках. Они настороженно следили за Суриковым, и тот угадывал — их присутствие здесь совсем не случайность.
— Если по делу — говори.
— Ты думаешь, начальник, если Нормат тянул срок, он ненавидит милицию? Да я ее просто люблю! Во! — большим пальцем правой руки он чиркнул себя по горлу, как ножом. — Век свободы не видать!
— Короче.
— Начальник, я хочу, чтобы ты был здоров. Чтобы дети и жена были здоровы. Чтобы деньги у тебя всегда были. Десять тысяч рублей. Тебе надо? Возьми, я дам.
— И за что ты мне такие деньги дашь?
— Правильно спрашиваешь! Я дам, ты закроешь дело, начальник.
— Какое дело? — спросил Суриков.
— Ва! Он не знает! Весь город знает, а он нет! Ва! Да то дело, ради которого приехал. Если надо виновных, тебе их найти помогут.
— Как помогут?
— Сделают тебе труп. Или два нужно? Сделают. Потом вали на мертвого, он отпираться не будет.
— А чей труп?
— Ты что, маленький? Чей надо, тот и сделают. Как решишь взять деньги, так получишь. И уезжай.
— Как все просто, — сказал Суриков. — А если я не деньги, а тебя возьму и потрясу. У Бобосадыкова.
— Бери!
Красноглазый расставил руки в стороны.
— Бери, начальник. Я чистый, как стеклышко. В кармане у меня три рубля. Я ничего тебе не говорил. Бери. У меня будут свидетели. Они скажут, что ты ко мне прискребся. Я шел, а ты меня зацапал. По нахалке.
— Молодец! — похвалил Суриков. — Башка у тебя работает что надо. Я подумаю.
Красноглазый поправил тюбетейку, сбив ее на затылок.
— Значит, труп будем делать? — спросил он и осклабился. — Порядок! Только ты больше к Жиржинскому не ходи. Хоп?
— К кому? — не поняв, удивился Суриков.
— Э! Будто не знаешь. К Железному Феликсу. Тем, кто деньги даст, это не нравится. Учти.
Красноглазый неожиданно замолчал, сделал быстрый шаг назад, затем влево и, проломившись через колючки декоративных кустов, быстрым шагом направился к трем парням, которые стояли в аллее. И все четверо сразу ушли. Стараясь понять причину, вспугнувшую собеседника, Суриков оглянулся и увидел милиционера, приближавшегося к нему по тропинке.
— Товарищ Суриков? — спросил милиционер. — Я не ошибаюсь? Моя фамилия — Вафадаров. Я вас искал.
Они пожали друг другу руки.
— С чего начнем? — спросил Вафадаров.
— Мне надо пообедать, — сказал Суриков. — Даже не знаю, назвать это завтраком или обедом. Короче, поесть.
— Вот видите, как хорошо совпадает, — обрадовался Вафадаров. — Я шел именно за этим. Пригласить вас к нам. Пообедать.
— Нет, — возразил Суриков. — Это неудобно. Давайте на нейтральной почве.
— Э, — насмешливо протянул Вафадаров, — про нейтральность здесь у нас стоит забыть. Тут такая позиция не годится. И потом, мой папа ждет.
Суриков с интересом разглядывал своего помощника. Ростом по нынешним временам не высокий — метр семьдесят три — семьдесят пять, он был тонок в талии, легок и гибок в движениях. Худощавое лицо с мягкими чертами выглядело по-настоящему красивым — глубокие темные глаза, аккуратные стрелки бровей, сочные губы и твердый волевой подбородок. Небольшие аккуратно постриженные усики нисколько не маскировали юношеской свежести владельца.
— Как мне вас называть? — спросил Суриков.
— Зовите просто Садек, я не обижусь.
— Садек, значит, честный. Верно? Красивое имя.
— Мне нравится.
— Почему Бобосадыков назвал вас «афганцем»?
— Нас всех так зовут. Которые оттуда…
— Воевали?
— Было.
— Обошлось? — Суриков спросил это с особым значением. Садек понял.
— Немного царапнуло, — он машинально провел рукой по шее от затылка к спине. — Осколок. Мина.
— Есть награды?
— Орден. Красная Звезда. И медаль. Зэбэзэ.
— «За боевые заслуги», — перевел для себя Суриков сокращение. — Почему колодки не носите?
— Носил, — сказал Садек и смущенно улыбнулся. — Потом снял. Бобосадыков стал называть меня «аз ма кахра-ман». Наш герой, значит. Я перестал их носить.
— Выходит, у Бобосадыкова нет наград. Я правильно понял?
— Не будем об этом, ладно? Он сам по себе, я сам…
— Хорошо, — согласился Суриков. Ему понравилось, что Садек не захотел злословить о своем шефе. — Теперь такой вопрос. Почему именно вас назначили ко мне в помощь?
— Мой ответ вас не обрадует.
— Валяйте, Садек, я привык огорчаться.
— От вас отделались. Меня считают слабым работником. Поэтому и не пожалели для вас.
— Ответ честный. А все ли в нем правда?
Садек вопросительно вскинул брови. Он не совсем понял, о чем его спрашивали.
— Вы сами считаете себя слабым работником? — повторил вопрос Суриков.
— Я доложил, что думают обо мне начальники. Что о себе думаю я, не так уж важно.
— Вы готовы поработать со мной?
— Так точно.
— О вас хорошо отозвался Эргашев. Я ему задавал вопрос, почему именно вас прикомандировали ко мне. Он считает, что сделано это сознательно. Если у меня дела не сложатся, можно будет свалить на вас.
— Не свалят, — упрямо сказал Вафадаров. — Все у нас сложится. Я так говорю.
Семья Вафадарова жила в старом квартале в глубине узкой улицы, кривоколенной и пыльной. Глухой глинобитный дувал двухметровой высоты делал двор похожим на крепость. Деревянная калитка, сколоченная из толстых плах, казалось, была способна выдержать удары тарана. Все здесь выглядело крепко, надежно, по-крепостному. Низкая притолока в проходе требовала от входящих во двор наклонять голову. Надпись на калитке, сделанная неровными черными буквами, гласила: «СУРХАБИ». Здесь же был прибит металлический номер «21». «Очко», — Суриков вспомнил разговор в Домодедове со свидетелем Милюковым и улыбнулся: «Выигрышная примета». Он толкнул калитку, и та без скрипа открылась.
— Входите, прошу, — предложил Садек и приглашающе показал рукой внутрь.
Суриков вошел и замер, удивленный. Перед ним открылся чистый, ухоженный зеленый двор. Все здесь резко контрастировало с неживой, грязной общественной территорией улицы. К приземистому одноэтажному зданию с верандой — айва-ном — вела выложенная желтым кирпичом дорожка. По ее бокам круглились аккуратно постриженные кустики туи. Слева от дорожки блестела поверхность дворового водоема — хауза. Справа густел сад — стояли яблони, абрикосовые деревья, гранаты. Пахло свежестью и сохнущим сеном.
— Красиво у вас, — сказал Суриков. — Даже воздух иной.
Он остановился и вдохнул полной грудью;
